Академик Ухтомский в годы войны

Война застала Алексея Алексеевича Ухтомского на посту директора Физиологического научно-исследовательского института ЛГК. С первых ее дней Ухтомский направил все силы своих сотрудников на решение вопросов оборонной тематики — физиологически обоснованного лечения травматических и огнестрельных поражений нервной системы. С 7 июля 1941 г. он организовал в своем институте исследования патогенеза и терапии травматического и гистаминового шока. Были проведены опыты на 41 кошке, во время которых определялись очаги возбудимости нервных центров спинного мозга, изучалась взаимосвязь изменений функциональных состояний симпатической и парасимпатической систем на различных фазах шокового состояния и изыскивались способы борьбы с ними. В архиве ученого, хранящемся в настоящее время в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук (Ф. 749), сохранилась тетрадь, в которой он записывал данные опытов и выводы из них. Под № 17 в ней записано: «Факторы, устраняющие шок: сердечный массаж, искусственное дыхание, введение в кровь физиологического раствора с глюкозой и адреналином... В опытах Е.Н. Сперанского введение молочной кислоты в кровь кошки восстанавливало кровяное давление и дыхание в фазе гистаминового шока».

И.А. Ветюков показал, что содовый раствор, примененный после небольшого кровопускания и раздражения чувствительного нерва кошки в состоянии шока, восстанавливает кровяное давление и дыхание». Для поднятия лабильности и устойчивости нервных центров применялось также ритмическое раздражение чувствительных нервов электрическим током.

Первоначально Ухтомский собирался эвакуироваться. Об этом говорит хранящаяся в фондах Рыбинского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника справка о бронировании его квартиры на весь срок длительной командировки, датированная 30 июля 1941 г., но, вероятно, сначала он решил закончить исследования по шоку. Они были прекращены в сентябре из-за отсутствия животных и эвакуации ряда сотрудников в Елабугу. Там была создана биологическая группа физиологов под руководством профессора М.И. Виноградова. Она решала проблему борьбы с переутомлением, имевшую в условиях военного времени важное значение. Результатом этой работы было выявление роли бензедрина как средства повышения работоспособности при длительном бодрствовании.

В дни войны Ухтомский не раз выступал на общеуниверситетских митингах с яркими примерами, призывая студентов и преподавателей к сплочению всех сил для отпора врагу. Весь первый семестр в университете продолжались занятия, и Ухтомский приходил сюда, чтобы под вой и разрывы снарядов продолжать читать оставшимся студентам лекции, проводить семинары.

2 декабря 1941 г. в актовом зале Ленинградского университета состоялось торжественное заседание, посвященное 50-летней годовщине со дня сдачи В. И. Ульяновым-Лениным государственных экзаменов по юридическому факультету. Академик Ухтомский выступил на нем с речью о Ленине. В тяжелое время войны он говорил о великих традициях русской науки, о будущем университета после победы.

С октября 1941 г. Ухтомский стал жаловаться бухгалтеру института Марии Митрофановне Шарковой, ухаживавшей за ним вместо умершей незадолго до начала войны домработницы, на боли в пищеводе и затрудненность при глотании.
В конце 1941 г. он прошел медкомиссию. В справке, подписанной доктором медицинских наук Д. М. Кустрей, было сказано: «Академик Алексей Алексеевич Ухтомский болен гипертонией 180-85, кардиосклерозом, эндоартериитом и фиброзом легких и поэтому нуждается в покое и не может эвакуироваться». Однако признаки рака пищевода тогда обнаружены не были.

В это же время из-за переохлаждения в помещении у него началась спонтанная гангрена левой ступни.
Университет, между тем, готовился к эвакуации в Саратов. Многих беспокоил вопрос, поедет ли с ними Ухтомский. Если не поедет, то кто же останется с ним?

М.И. Прохорова рассказывает: «В середине февраля я встретила в главном здании М.М. Шаркову и, поскольку она регулярно навещала А. А. Ухтомского, то, естественно, я задала ей вопрос о здоровье и настроении Алексея Алексеевича. Она ответила, что особых изменений нет» и что он хочет видеть кого-нибудь из сотрудников. Прохорова пошла к нему. На предложение поехать в Саратов Алексей Алексеевич ответил, что вряд ли сможет поехать, тактик ему нездоровится. Больше о своих болезнях он не говорил. Прохорова передала свой разговор с Ухтомским ректору университета А.А. Вознесенскому, тот сказал ей, что жизнью Алексея Алексеевича он рисковать не вправе, предложил подождать до лета, и если к тому времени он будет чувствовать себя лучше и захочет поехать в Саратов, то все для него будет сделано.

С.М. Миропольский, работавший начальником клинической лаборатории Военно-морского госпиталя № 7, размещавшегося рядом с университетом, провожал отъезжающих. На вокзале ему сообщили о том, что Ухтомский остался больной у себя дома. Узнав об этом, начальник госпиталя Б.М. Добротин предложил одну из небольших теплых и светлых палат переоборудовать в кабинет для Алексея Алексеевича, перевезти туда его книги и вещи и обеспечить ему условия для лечения и работы (он в то время работал над учебником для студентов). Миропольский отправился с этим предложением к Ухтомскому. Он так описывает эту встречу: «За столом, в шубе и шапке сидел Алексей Алексеевич. Одна нога в валенке была под столом, другая, завернутая шалью (или одеялом), лежала на невысоком табурете...

Он очень удивился и внешне был рад тому, что какой-то незнакомый ему начальник военно-морского госпиталя проявляет такую заботу. Но переехать в госпиталь отказался... "Я не могу сейчас согласиться на такой переезд", — сказал он и стал уверять, что он не болен, а работать в привычной обстановке ему удобнее... Однако он попросил записать адрес и телефон Б.М. Добротина и сказал, что если он почувствует себя плохо, то сам об этом сообщит».

Но от друзей он свое состояние не скрывал. 17 марта он писал Елене Александровне Макаровой в Рыбинск: «Здоровье мое неважно. Гангрена мучает порядочно. Она же останавливает меня в попытках вывезти меня отсюда! Процесс омертвления, начатый холодом в квартире, легко будет углубляться и прогрессировать от холода в пути».

Его сестра Мария Алексеевна, эвакуированная из Москвы в Первоуральск, писала той же Макаровой: «Меня беспокоит его сердце... Кто-то за ним ухаживает в его тяжелой болезни. Ведь если правда, что у него гангрена, то он лежачий, да еще в такое жуткое время... И холодно, и голодно, и лекарств нет... И зачем,— сетовала она,— стремится он еще служить с таким здоровьем. Выходил бы на пенсию. Достаточно ведь поработал».

Весной его осмотрел хирург В.И. Сазонтов и определил главным заболеванием раковую опухоль пищевода. Он предложил Алексею Алексеевичу поместить его в госпиталь и произвести срочную операцию, но тот отказался от помощи хирурга и решил лечиться лекарствами (сохранилось два рецепта 1942 г., выписанных ему). Сазонтов посещал Ухтомского несколько раз и каждый раз убеждался, что болезнь прогрессирует. Он питался только жидкой пищей и сильно похудел. «Но,— рассказывал Сазонтов, — Алексей Алексеевич старался бодриться, расспрашивал меня... о моих учителях хирургах... и не интересовался моей текущей работой в военном госпитале. Было ясно, что спасти его невозможно».

Он и сам понимал это, но прекращать научную работу не собирался. А. А. Ухтомский приводил в порядок свои бумаги, вел оживленную переписку с эвакуированными учениками. Ученики в саратовском нейрохирургическом госпитале для устранения парабиотических очагов в нервном стволе, вызывавших рефлекторные параличи и контрактуры, наряду с хирургическим вмешательством успешно применяли раздражение нерва анодом постоянного тока и введение в него слабых растворов стрихнина. А группа биохимиков совместно с хирургами-невропатологами того же госпиталя развернула исследования нарушений обмена веществ при газовой гангрене, последствий открытых и закрытых черепных травм, действия стимуляторов. Работа велась по трем направлениям:
1. Проведение биохимического анализа крови больных для установления тяжести заболевания.
2. Изучение углеводного обмена при травматических повреждениях нервной системы.
3. Проведение консультаций по физиотерапии больных с периферическими ранениями.

Несмотря на болезни, основательно приковавшие его к постели, Ухтомский остается самим собой — сеятелем добра. В мае 1942 г. его ученик Ф. П. Некрылов, работавший тогда начальником цеха на одном из предприятий Васильевского острова, неожиданно получил от него письмо, содержавшее неизменные хлопоты о других: «Дорогой Федор Петрович. Если есть возможность, окажи содействие Е.В. Лачуговой в поступлении к вам на работу. Она очень нуждается, имея на руках мужа, полного инвалида. Когда оба супруга на иждивенческом довольствии, живется очень плохо. Твой А. Ухтомский».

Ухтомский был очень огорчен сведениями о том, что у его друга Н.Н. Малышева обнаружились признаки цинги, и желал ему скорейшего преодоления болезни. С Малышевым его связывали и общие дела. Тот задумал защищать докторскую диссертацию — научная жизнь в осажденном городе не прекращалась. Ухтомский выступал рецензентом этой работы. Диспут был назначен на 25 июня. И тяжело больной старик, преодолевая слабость и острую боль в ноге, с усилием прошел пешком в последний раз путь от 16-й линии до Дворцового моста и обратно.

М.М. Шаркова рассказала об этом так: «Алексей Алексеевич еще чувствовал себя до этой защиты довольно бодро... А тут зашла, а его нет дома. Я встревожилась, ведь он уже давно никуда не выходил... все лежал, и его здоровье стало сильно ухудшаться. Таял он на моих глазах, глотать пищу ему было больно. А сам он все писал полулежа и жалел, что времени и сил осталось мало».

Кстати, в день защиты докторской диссертации Малышевым Ухтомскому исполнилось 67 лет. Коллектив работников ЛГУ прислал ему поздравительное письмо, в котором желал ему скорейшего выздоровления и долгие годы праздновать этот день на благо Родине.

Из Елабуги тоже желали долголетия. От Макаровой из Рыбинска пришла телеграмма с просьбой телеграфировать о состоянии своего здоровья. Видимо, опять встал вопрос об эвакуации.

Ухтомский отправил телеграмму ректору университета: «Процесс медленно улучшается, но ступня начала мокнуть. Очень тяготит оторванность от родного коллектива. Как только будет медицинская возможность, выеду».
В письмах к сотрудникам он подробно и спокойно описывал свое самочувствие: «Приглядываюсь к своему бытию с некоторым трепетом. Нога дает себя чувствовать в одном пальце, где остается еще некротизированный процесс, в четырех прочих пальцах его удалось ликвидировать. Но зато в одном пальце он продолжает мучить, а демаркационный рубеж от некротического к более нормальному гноится. Кроме того, в последнее время меня мучает сужение пищевода, заставляющее от времени до времени голодать. Кажется, что это второе заболевание имеет нервное происхождение, ибо оно и успокаивается, а я могу тогда попитаться. Но за нервным таится, как я думаю, сдвиг в обмене веществ. В общем же я слаб и с трудом представляю себе, как мне удалось бы выехать отсюда к сотрудникам».

Периодически навещал больного учителя В.Е. Делов, работавший заместителем директора Института экспериментальной медицины. «Было очевидно,— рассказывал Делов,— что дни Алексея Алексеевича сочтены... Но он сохранил ясный ум... и удивлял меня своей острой памятью».

Дирекция ВИЭМа наметила на 27 сентября 1942 г. провести традиционную научную сессию, посвященную 93-й годовщине со дня рождения И. П. Павлова, и через Делова пригласила Ухтомского принять в ней участие. Тот согласился. Он нашел в себе силы написать 15 тезисов своего выступления под названием «Система рефлексов в восходящем ряду» и дней за 10 до своей кончины передал их Делову.

Это была лебединая песня ученого. Трудно поверить, что тезисы написаны умирающим человеком — такая в них спрессована глубина мысли. Им рассматривались все виды рефлексов, начиная с элементарных рефлексов спинного мозга и кончая сложными кортикальными рефлексами. Главное отличие их друг от друга, по мнению Ухтомского, состояло в величине интервала между стимулом и реакцией. Для рефлексов низших уровней он гораздо короче.

Ухтомский описал постепенное усложнение строения головного мозга животных, влекущее за собой разграничение функций отдельных частей нервной системы ради объединения организма в единое целое посредством временных связей. Ухтомский присоединился к мнению Павлова о возможности перехода условных рефлексов в безусловные, то есть об их наследовании. Тезисы были полемически направлены против критиков Павлова, отрицавших общебиологическое значение учения об условных рефлексах.

Но сделать этот доклад ему уже не пришлось. 31 августа 1942 года он умер. Рассказывали, что вечером накануне смерти около 20 часов Ухтомский сказал: «Матушка, можете быть свободной. Дверь не закрывайте. Спасибо. Завтра утром навестите...».

Утром Алексея Алексеевича нашли лежащим на спине, со скрещенными руками. Огарок свечи был им затушен собственноручно нажимом пальца. На груди лежал «Псалтирь», открытый на главе «За упокой», умер он спокойно и имел возможность проверить когда-то высказанное им предположение: «Это та "буря мыслей" и томление, когда сталкивается, вспоминается, встает перед мыслью все пройденное, все выводы и впечатления жизни, как должно быть, бывает перед смертью».

В тот же день было сделано все необходимое, чтобы похоронить его достойно. По решению исполкома Ленсовета это было сделано на Литераторских мостках Волкова кладбища. А последний день августа с тех пор стал днем памяти выдающегося ученого А.А. Ухтомского.

О.В. Иванова